Общаясь с Юсупом Тегаловичем, находясь просто рядом с ним, не все, наверное, до конца осознавали, что им выпал редкий случай быть знакомыми с уникальным в своей самоценности и неповторимости человеком.

Прежде всего, это выражалось в том, что даже уже за свои 90 (!) лет Юсуп Чахкиев продолжал работать в качестве редактора — инструктора в ГТРК «Ингушетия». Ежедневно приходил на работу, активно трудился, сохраняя удивительную в его годы бодрость, энергичность, творческий настрой, опровергая, таким образом, все привычные представления о преклонном возрасте.

Юсуп Чахкиев был удивительно светлым, добрым человеком. Не помню случая, чтобы он был не в духе, не в настроении. Для всех у него находилось приветливое слово, пожелание, шутливое замечание. Он всегда выкраивал время, по пути с работы домой, чтобы заглянуть к нам, в редакцию газеты «Сердало».

Десятки лет жизни, испытания, с лихвой выпавшие на долю Юсупа Тегаловича в сталинских лагерях, не сломили его. Скорее, наоборот, придали особое знание жизни, глубокую нравственную силу, мудрость. И это притом, что все в сталинских лагерях, через которые он прошел, было направлено, по словам самого Ю. Чахкиева, на то, чтобы убить в человеке человека. Он же, пройдя сквозь это невероятное горнило испытаний, сумел саккумулировать в себе пласты человеко- и жизнелюбия на годы вперед.

Его шутки, умение даже трагическое в своей жизни облечь в струнку юмора, говорили о широте и несгибаемости духа, о прозорливости человека, приблизившегося почти к столетнему рубежу, возрасту, когда у человека, возможно, уже не осталось вопросов к жизни, только ответы — столько всего пережито, познано и прожито.

Бернард Шоу как-то, в беседе о старости, заметил: «Нет старости для людей с живой душой и разумом, вбирающих жизнь всеми пятью чувствами. Старым можно быть и в молодости, но можно прожить долгую жизнь, так и не познав ее. Человек часто умирает раньше, нежели исчерпал все свои духовные и нравственные силы. И если молодость — стихия страстей и эмоций, то старость — стихия мысли, творчества, разума».

В «стихии мысли, творчества и разума» жил и творил и Юсуп Чахкиев. В общении с ним складывалось ощущение, что для него не существует возраста. Он как-будто жил вне него, в каком-то своем измерении. Наверное, поэтому с ним одинаково легко и с большим интересом общались и старые, и молодые люди. Он чувствовал людей, легко читал их с вершин своего векового опыта и мудрости.

Используя все бесценные преимущества своей жизни, Юсуп Чахкиев продолжал радовать нас своим творчеством. В своей автобиографии, скромно изложенной на двух печатных страницах, он делал удивительное признание: «Никогда у меня не было такого сильного желания и вдохновения писать так, как сейчас. Просто не могу не писать».

Свидетель, а порой и вольный или невольный участник исторических событий, он накопил в себе массу информации, которая, в силу значимости и важности, не принадлежала ему одному, хоть он и был ее носителем. И он писал — публицистические статьи, очерки, рассказы, повести. Деятельность его, именно в последние годы его жизни, достигла своей высшей, как он говорил, точки и развернулась во всем многообразии и полноте.

Однажды, во время обычного посещения Чахкиевым редакции, я попросила его рассказать о себе. Он согласился. И несколько дней в конце рабочего дня заходил по пути домой в редакцию и рассказывал о своей богатой на события и испытания жизни. Удивительно, но ему удавалось весь этот, по сути малорадостный рассказ, все время перемежать какой-нибудь остроумной репликой, веселым комментарием, вызывая у собеседника невольную улыбку. Он знал, что рассказывает о тяжелых вещах и, может быть, сознательно, чтобы не углубляться в них — ведь эти воспоминания ему нелегко, по всей видимости, давались, разбавлял атмосферу грусти шутками. И в этом тоже сказывалась глубина и тонкость его натуры, широта души.

Никто не вечен, но когда из жизни уходят такие люди, как Юсуп Чахкиев, тебя долго не покидает ощущение потери. Он был носителем редкостных качеств, человеком, обладающим способностью облагораживать жизнь, делать ее чище и светлее. Его уже нет среди нас, но факты его биографии, судьба, которая тесно переплелась с целой эпохой, творческое наследие, которое он после себя оставил, требуют вдумчивого изучения, осмысления его мужественной, достойной личности, отстоявшей в борьбе с империей зла право быть и оставаться Человеком.

...Моим учителем был Тембот Беков /Из воспоминаний Юсупа Чахкиева /

Родился Юсуп Чахкиев в 1915 году в с. Базоркино Пригородного района Чечено-Ингушской АССР в крестьянской семье. Свои первые знания получал в медресе, осваивая арабскую грамоту. Когда медресе закрыли, ему пришлось идти в обычную школу. Юсуп был старше детишек, но благодаря старательности и хорошему усвоению знаний, уже через год окончил начальную школу.

— Родители мои были простыми людьми, отец, будучи муллой, обучал детей основам арабского языка. Но оба мечтали видеть меня образованным человеком. Мое желание учиться всячески поддерживали. В 1934 году я поступил в Чечено-Ингушский педагогический техникум в г. Орджоникидзе. Учиться было очень тяжело, — вспоминал Юсуп, — из-за незнания русского языка. Помню, как поначалу заучивал наизусть, даже не понимая смысла, целые тексты на русском языке. Но со временем, при должном старании и упорстве «великий и могучий» был мною освоен.

Во время учебы в техникуме, по словам Ю. Чахкиева, состоялось и его приобщение к миру поэзии. Случилось это довольно неожиданно, в связи с убийством секретаря Ленинградского обкома С. М. Кирова, которое Юсуп очень болезненно пережил. Дело в том, что публиковавшиеся в тот период материалы мартовского 17 съезда в переводе с русского на ингушский язык запомнились ему именно выступлением С. М. Кирова, особенно тронувшим его, вызвавшим неподдельный восторг.

— Не имея возможности из-за боязни быть осмеянным, поделиться своей болью с товарищами по учебе, я выплеснул свои переживания с помощью слова на бумаге. Они были так остры, что в себе их просто нельзя было удержать, — говорил Юсуп. — И только одному человеку я решился доверить написанное — своему учителю Темботу Бекову. Помню, как он прочитал написанные строки, сняв очки, взглянул на меня и воскликнул: «Да ты поэт! Ты обязательно должен писать!»

Признаться, я плохо представлял себе тогда мир поэзии, да и мысли, изложенные мной, не задумывались как стих. Однако, когда с легкой руки моего учителя стихотворение в 1935 году было опубликовано в газете, меня в техникуме уже называли поэтом.

Сейчас я понимаю, что это была высокая оценка и высокое доверие, оказанное мне Темботом Бековым.

Впоследствии Юсупа Чахкиева приглашает к себе работавший в этот же период главным редактором газеты «Сердало» Юсуп Тамбиев.

— Он долго говорил со мной, — вспоминал Юсуп, — о том, что я должен писать, так как это, по его мнению, у меня получалось хорошо. Но, прежде всего, как он заметил, я обязан стать образованным человеком.

Являясь одновременно и директором индустриального техникума, Тамбиев переводит Юсупа Чахкиева на учебу в филиал Воронежского химико-технологического института, открытого при техникуме.

В 1939 году Ю. Чахкиев заканчивает его. Семейные обстоятельства не позволили продолжить учебу уже в Москве, как того хотел Юсуп Тамбиев, взявший на себя негласное шефство над полюбившимся ему способным студентом. И Юсуп Чахкиев устраивается на работу учителем в сельской школе.

В первые дни Великой Отечественной войны, Юсуп, вместе с другими учителями, мобилизуется в Грозненское военно-пехотное училище, но после их, до особого распоряжения, распускают по домам.

В конце 1943 года Юсуп Чахкиев отзывается на работу в качестве референта в Президиум Верховного Совета ЧИАССР, председателем которого к этому времени являлся Юсуп Тамбиев.

Этот человек, как и Тембот Беков, оставил в судьбе Юсупа яркий след и теплые воспоминания. «Он мне был как старший брат, как отец. Его поддержку я чувствовал всегда», — говорил он.

Юсуп проработал с ним вплоть до рокового дня переселения вайнахов — 23 февраля 1944 года.

Как во мне пытались убить человека

— О готовящемся чудовищном акте геноцида целого народа ни я, ни мои знакомые заранее не знали, — рассказывал Юсуп. — Летом 1943 года появились войска, но люди не подозревали, зачем они прибыли к ним. Когда в марте 1944 года состоялось выселение кабардинцев, стали поговаривать, что войска здесь расквартированы с той же целью.

— Примерно 19, 20 февраля мы услышали о прибытии важных государственных чинов из Москвы, — вспоминал далее Ю. Чахкиев, — но еще до этого состоялась сессия Верховного Совета ССР и побывавший там Ю. Тамбиев вернулся очень опечаленным, безрадостным. Мне трудно судить, знал он или нет о надвигавшихся событиях.

Ночью, 23 февраля, Грозный был разбужен — испуганных людей поднимали, выдворяли в короткие сроки из своих домовладений и доставляли на железнодорожную станцию.

— Было очень много людей, машин, военных с оружием, отдававших команды о погрузке мечущихся в страхе людей в вагоны, — рассказывал Юсуп. — Эта картина напоминала мне огромный потревоженный муравейник. Люди в темноте звали друг-друга, окликали по имени, плакали... То была ужасная ночь, ночь, перевернувшая все вверх дном. До сих пор в ушах у меня звучит надрывный голос мужчины, который кричал: «Духа ма духалаш, къантий, даьл воацач дугургдац вай ух мостаг1чо!» Раздалась короткая автоматная очередь, и мужчина замолк. Возможно, он был застрелен на месте. Вскоре вагоны тронулись в путь. Так нас лишили родины...

Я знал, что без ведома Сталина, без его согласия, такого с народом сотворить не могли. В этом у меня не было сомнений. Я расстался с семьей из-за того, что находился в Грозном. По пути мы оказались на станции Туркестан. Здесь Юсуп с несколькими парнями ненадолго отлучился от эшелона для приобретения необходимого — продуктов, одежды. По возвращении обнаружилось, что эшелон продолжил путь без них. Железнодорожная милиция, к сотрудникам которой они обратились с вопросами как быть, водворила их в КПЗ в ближайшем от станции городе.

29 незабываемых дней пришлось Юсупу находиться здесь под заключением. Ни до, ни после, как он признавался, ему не приходилось испытать таких тяжких и изнурительных испытаний, как именно в этом КПЗ. Клопы, вши, теснота из-за множества людей, невозможность ни спать, ни стоять — люди умирали прямо на глазах. Черные, похожие даже вкусом на хозяйственное мыло, 300 грамм хлеба и холодная вода изо дня в день. Незабываемо жестокие дни. На 30-й день, Юсуп, страшно похудевший, собрав последние силы, написал на полях газеты заявление на имя прокурора г. Туркестан, в котором просил или вывести себя отсюда, или расстрелять. В противном случае, писал он, я покончу жизнь самоубийством. Заявление он передал охраннику со словами: «Если ты мусульманин, прошу тебя, передай это прокурору». На следующий день их вернули на станцию. Единственно, о чем еще оставались силы думать, это добраться до своих родных.

Здесь, в ожидании очередного эшелона, их определяют на пристанционные работы. Встреча с родными, о которой Юсуп уже буквально грезил, откладывалась на неопределенный срок. Отчаявшийся Юсуп предпринял попытку побега, желая самостоятельно воссоединиться с семьей и родными. Но вскоре его поймали и за нарушение режима спецпоселения осудили на 10 лет каторги.

В общей сложности Юсуп, в период с 1944 по 1953 годы побывал в 7 тюрьмах, 11 лагерях, прошел 23 этапа. И все это без вести о родных, о семье. Юсупу так и не суждено было встретиться с ними. Все они умерли в разные годы высылки, не имея представления, так же как и он, что с ним сталось. Эти воспоминания причиняли Юсупу Чахкиеву наиболее жгучую боль. При этих словах он единственный раз за все время рассказа о себе не смог справиться с чувствами...

В лагерях Юсупу пришлось переживать самые сложные периоды в своей жизни. Особенно трудно приходилось в лагерях Актюбинска, Челябинска. Здесь даже было специальное подразделение — трупная бригада, так много людей умирало. Истощенные от недоедания люди умирали десятками. От голода ели соль, запивали водой и пухли, мало кто после этого выживал. Многие, доведенные до отчаяния, лишали себя то руки, то ноги.

— Помню, как один заключенный подставил под падающий большой каменный валун ногу и сломал ее, — вспоминал Юсуп. — Я такого не делал. Более того, понимая, что это вопрос жизни или смерти, не позволял себе ни одного лишнего движения, экономил силы.

Позднее, в Челябинском лагере я попал в бригаду, которая готовила основу под строительство металлургического комбината. Работа была тяжелая — приходилось рубить камень. Ингушей и чеченцев, называя врагами народа, целенаправленно бросали на самые тяжелые участки работ. Зная, что они быстро сплачиваются и поддерживают друг друга, долгое время не давали находиться на одном месте, обжиться.

— В лагерях было так много вайнахов, что порой думалось — все ингуши здесь, никого на воле не осталось, — говорил Юсуп.

Люди были истощены не только физически, но и морально. Все чувства у них были притуплены, доведены до животных инстинктов. Выжить любой ценой, если не хочешь умереть — вот что было главным. В Челябинском лагере, во время погрузки кирпича на вагоны, двое заключенных умерли прямо на наших глазах. Позже, когда остальные в момент перерыва грелись у костра от жестокого мороза — 40-45 градусов, умершие и закоченевшие трупы использовали как скамейки... Здесь все перепуталось, такие чувства, как сопереживание, сочувствие, сожаление, казалось, ни в ком не сохранились, наоборот, умершим завидовали.

Мое положение несколько улучшилось, — продолжил он свои воспоминания,- когда в лагерь привезли новых заключенных-воров, среди них оказался чеченец — Саид Магомедов, которого я знал по Актюбинскому лагерю. "Савоська (так звали в лагере Саида) тебя зовет«,- сказали мне. Саид сильно поддержал меня на время его пребывания в этом лагере. Но его долго в одном месте не держали.

Лагерная карусель кружила свой хоровод, унося меня все дальше и дальше — Петропавловский этап, Новосибирский, Красноярский и так до Дудинки — центра Ненецкого национального округа. Она там, где заканчивается тундра. Через 100 км от нее Норильск.

5 сентября мы были в Дудинке — нас встретил пронизывающий до костей ветер, дождь со снегом. Поселили, голодных и замерзших, в барак — большое помещение, сколоченное из дощатых досок. Некоторые не пережили этой ночи. Через два дня нас по узкоколейке повезли в Норильск. Он, как и Грозный, лежит во впадине. Когда вагоны застревали, заключенные вынуждены были подталкивать их. Нас привезли в секретный лагерь, под кодовым названием «Круглое озеро». Здесь делали первый в Советском Союзе атомный реактор. Сооружение из толстого листового железа было высотой до 110 метров.

Оказалось, что я один из лучших верхолазов, не боялся высоты. Помню, что мы крыли купол на этой высоте. Мы с напарником должны были по 5-метровому диаметру реактора, на весу, при поддержке ремней, устанавливать круговые деревянные лестницы. Однажды, один из страховочных ремней у напарника развязался. Когда он заметил, что удерживается только за счет второго — потерял сознание и долго не приходил в себя.

Шел 1950-й год, когда в лагере появилась группа людей в военной форме. Это оказалась комиссия Северного управления при Совете министров СССР по отбору людей для посылки в Арктику. Правда, мы этого поначалу не знали. Вскоре среди заключенных стали производить отбор. Когда очередь дошла до меня седовласый, усатый врач долго осматривал меня, слушал, а потом спросил: «На что жалуешься?» «Ни на что», — ответил я.- Все нормально«. «Пропустите без осмотра, это редкий экземпляр здоровья», — крикнул он коллегам.

2 месяца нас откармливали, мы сильно поправились. Лично у меня страха перед тем, что предстоит, не было. Я всегда помнил слова мужчины на перроне в Грозном — «даьл воацач дугургдац вай». По прошествии 2-х месяцев члены комиссии прибыли вновь и в результате еще одного отбора отсеяли более 200 человек. Оставшихся, в числе которых оказался и я, партиями по 12 человек стали этапировать в Дудинский аэропорт.

В объятиях ледяной пустыни

В аэропорту Дудинки местные жители поглядывали на зеков с откровенной жалостью. «Некоторые из женщин плакали, сочувствуя нам. Мы и сами по выданной нам крайне теплой форме одежды догадывались, что везут нас в условия особой холодной погоды, хотя и здешняя представлялась мне, южному жителю, предельной», продолжал свой рассказ Ю. Чахкиев.

Вскоре самолеты подняли их в воздух. С несколькими пересадками в Диксоне, а затем и в Усть-Таймыре, заключенные прибыли на конечную остановку — мыс Челюскин на берегу Северного Ледовитого океана — конечной точки земли Советского Союза. Буквально бросили на снег среди ледяного безмолвия белой пустыни. Им предстояло жить здесь, работать. «Мы залезли в спальные мешки и легли спать, пристроившись рядом друг с другом, — делился своими арктическими воспоминаниями мой собеседник. — Ночь была длинная. Было холодно. После рассвета я увидел снег — он покрыл всех нас за ночь из-за пурги. Окружающая нас площадь напоминала распаханную землю, столько снега намело за ночь. Мы прямо с утра приступили с кирками и ломами к расчистке площадки для посадки, как нам объяснили задачу, самолета. Люди в непривычно холодных условиях работали необычайно трудно — жгучий мороз обжигал лица, многие не выдерживали, падали. Их поднимали, давали спирт. Мы узнавали друг-друга только по глазам и голосам — лица были черны от ожогов».

Это после они уже обустроят свой быт. Поставят палатки, станут отапливать их печками и углем, который тоже завозился самолетами. Человек привыкает ко всему, и к жизни в таких условиях тоже. Теперь становилось понятно, почему среди заключенных проводился такой жесткий отбор — здесь физически слабые, больные люди не выдержали бы и дня. Через некоторое время Юсупу доверили новую, ответственную работу — он заведовал целым складом взрывчатки. И в этом тоже была своя ирония судьбы и противоречивость. Спецпереселенец, с клеймом «враг народа», заключенный и вдруг такой важный участок работы...

Пробы льда приходилось извлекать из многокилометровых недр ледников путем взрывчатых работ и нашим заключенным, чтобы впоследствии переправлять их на самолетах на большую землю для ученых. Ученые по ним могут определить многое о состоянии окружающей среды. Например, состав снега, который выпадал 160000 лет назад, климатические и атмосферные изменения, происходившие на земле за этот период.

Из истории освоения Арктики: «Начало исследования Арктики относят к 1Х веку, когда исландские викинги открыли Гренландию. С Х11 века начались исследования этой области земного шара. В результате чего было открыто много островов, мысов, заливов и проливов.

Широко известно имя знаменитого исследователя Арктики, русского математика и геофизика Отто Шмидта, предпринимавшего не одну научную экспедицию к северным землям с целью закрепить за СССР земли у полярных берегов Сибири, частично открытые русскими моряками. Он же руководил экспедицией 1933-34 года на пароходе «Челюскин». Своим опытом челюскинцы практически доказали возможность жизни и проведения научных наблюдений и исследований на дрейфующих льдах. Полярные исследования были крайне важны для науки и не только — богатейшие залежи природных запасов Арктики — составляли и до сих пор являются предметом интереса многих государств».

О том, что освоение Арктики — дело рискованное, порой несопоставимое с жизнью, можно судить по объявлениям в английских газетах еще в 1914 году. Их давал на тот период английский исследователь полярных широт Э. Г. Шелктон: «Требуются люди для тяжелого путешествия. Низкая оплата, жестокий холод, долгие месяцы полярной темноты, постоянная опасность. Благополучное возвращение сомнительно. Честь и слава в случае успеха».

Поразительно, как непредсказуема жизнь. Герой нашего очерка вряд ли бы мог когда-либо предположить, что судьба внесет в его жизнь такие перипетии, такие хитросплетения, которые трудно себе было представить, не то что стать их активным участником. Многое перебирал в памяти Юсуп, не по своей воле оказавшийся на просторах Арктики, с его вечномерзлыми многотонными льдами, полярными ночами — невероятно красочным зрелищем, которое заключенные лицезрели столь долго, что затекала шея. Бесконечное трехмесячное северное сияние полярной ночи!

— Каждое место бог создал по- своему красиво, — рассказывал Юсуп.- Мне впоследствии, когда уже привык, даже понравилось здесь. Шутка ли, ощущать себя причастным к великому делу освоения Арктики. Скажешь — не поверят.

И ведь так и оказалось. Никаких сведений об этой арктической экспедиции, заложившей на мысе Челюскин всю необходимую инфраструктуру и другие условия для создания здесь первого поселения людей — сам Юсуп много позднее ни в каких официальных источниках, ни в Ленинградском музее Арктики, не нашел. По-видимому, данная арктическая экспедиция носила секретный характер. Ведь привлечены к решению ее задач были подневольные люди и осуществляли руководство данной операцией органы НКВД. Если бы, по воле судьбы, Юсуп не выжил в этом штурме полюса («нас просто списали бы по акту», говорил он), мы с вами тоже не читали бы этих строк, и никогда бы не узнали, что участниками освоения Арктики были и представители ингушского и чеченского народов. По воспоминаниям Юсупа Чахкиева, с ним в Арктической экспедиции побывали еще — ингуш Саражуддин Погоров, отец бывшего министра МВД РИ, Махмуд Мальсагов, Идрис Ахмадов, Лалаев Саид-Али, Магомед Пашаев и другие, до тринадцати человек.

По признанию самого Юсупа, то, что делали все предыдущие экспедиции, не тянуло и на десятую долю того, что сделала их армия заключенных — невероятно большой объем работы. Только этих мужественных людей, оказавшихся способными на героический подвиг (к нему всегда приравнивали покорителей этого холодного края), никто не представлял к наградам, их не ждали, как тех английских исследователей, честь и слава. После того, как заключенные, спустя 20 месяцев пребывания в Арктике, завершили свою задачу, их просто вывезли отсюда. Покорителей Арктики, возвращающихся на материк, сопровождали прицелы ружей конвоиров, их грубые окрики и лай собак... Им предстояло отбывать свое наказание в тех же адских лагерях, откуда их случайно привлекли к экспедиции в Арктику.

Именно в Арктике Юсуп перечитал многие классические произведения, в том числе всего Шекспира. Вот как он вспоминает об этом в своей повести «Голос из ада»: «...Чтение отвлекало от мрачных мыслей, помогало коротать время. Я мысленно перемещался в другие места и другие времена. Было приятно узнать, что мир не ограничивается моей палаткой в Арктике или Казахстаном. Путешествие во времени давало возможность усвоить опыт предыдущих поколений. Все прочитанное я сравнивал со своим тогдашним положением. И хотя минуты чтения и уводили меня от реальности, после чтения становилось еще горше. Было невыносимо думать, что время, отведенное на заключение, вычеркивалось из жизни, тем не менее, человек ждет, пока это время пройдет. Так мы сами себе укорачиваем жизнь. Дети хотят вырасти скорей, родители тоже хотят, чтобы их дети подросли. Так заведено, что человек сам ожидает своего конца».

О многих людях, оказавшихся вместе с ним в экспедиции, Юсуп вспоминал с большой теплотой. Любое проявление тепла, участия в жизни ссыльных заключенных воспринималось ими с благодарностью. Хоть в Арктике — этой ледяной пустыне без конца и края — бежать было некуда, и она продолжала для заключенных быть тюрьмой — ведь их никто не освобождал, они здесь все же чувствовали себя на свободе. Дышать чистым, морозным воздухом, одеваться в хорошую, теплую одежду, полноценно питаться — это, конечно же, сильно разнилось с условиями пребывания в лагерях, которые совершенно определенно можно было назвать адскими.

Свой рассказ об Арктике Юсуп заключил словами: «Я не все тебе рассказал, об этом мои воспоминания в повести «Арктика».

Меня учила сама жизнь...

Юсуп проведет еще несколько лет в лагерях, на тяжелых работах, вплоть до самой смерти Сталина и последовавшей за этим долгожданным событием — амнистией для заключенных. Юсуп освобождается со снятием судимости. Он, за годы заключения, оказался причастен к строительству таких гигантов промышленности бывшего Советского Союза, как Актюбинский комбинат ферросплавов, Челябинский металлургический комбинат, Норильский никелевый. Работал на норильских рудниках, участвовал в строительстве атомного реактора в Норильском никелевом комбинате, был участником арктической экспедиции... Годы, проведенные в неволе, участие в самых разных событиях, все увиденное за это время, пережитое, сделали Чахкиева совершенно иным человеком. Видевший в лицо смерть, голод, холод, унижение человеческого достоинства, отстоявший в борьбе с неимоверными лишениями свое право быть человеком, он не мог оставаться прежним.

«Я был совершенно, в корне другим»,—говорил Ю. Чахкиев.

Он был другим и в силу того, что никогда уже не мог увидеть своих родных, самых близких людей, которые умерли все до одного, не пережив тягот высылки. Юсуп был один как перст на земле.

Заключенные никогда не брали друг у друга адресов, никто не мог знать, где они окажутся на второй день. Система и режим все решали за них. Заключенным не принадлежало ничего, даже собственная жизнь.

После освобождения Юсуп еще долгих три месяца не мог покинуть Норильск, так много было этапов. Когда он, наконец, обрел свободу, то оказался в г. Темиртау, куда его определили и где он должен был жить и трудиться. Однако и с первым и со вторым пунктами возникли проблемы с первых же дней пребывания Юсупа на свободе. Жить и работать было негде. Как только на предприятиях узнавали о прошлом Юсупа, ему сразу же отказывали в трудоустройстве. В такой ситуации, близкой к отчаянию, потому что человек в безысходном состоянии способен на что угодно, и даже на преступление, Юсуп, прошедший школу выживания, не растерялся, стал доступными ему средствами бороться за свои права.

Очередным отказом от приема на работу его встретили и в Карагандинской электростанции, но уходить отсюда Юсуп не стал. Он пишет заявление на имя секретаря парткома данной станции, где, описывая свои мытарства, обращается к нему как к «гражданину, человеку и партийцу» с просьбой войти в его положение и предоставить ему хотя бы самую черновую работу. К удивлению Юсупа, этот его шаг дал свой результат. Секретарь парткома, прочитав его заявление, посмотрел на него, стал задавать вопросы. Они разговорились с Юсупом. А вскоре директор станции уже принимал его на работу — плотником. Позднее природная настойчивость, убежденность в своей правоте помогают Юсупу добиться земельного участка, ссуды под строительство дома, строительных материалов. Окружающие, которые постепенно узнавали его ближе, проникались к нему уважением, а пережитое им, конечно, не могло не вызвать сочувствия только в совершенно очерствевшей душе.

По окончании работы Юсуп искал себе в цехах станции место для ночлега, ему некуда было идти.

Человек так устроен, что у него обязательно должно быть в мире место, куда он может прийти, не боясь, что его оттуда выставят. У птицы это гнездо, у зверя — логово, а у человека — дом. Все живое стремится обрести на этой земле свой родной уголок. Дождался этого момента и Юсуп. Весной, как только сошел снег, он начал строительство своего дома. Его не смущало, что он один, что участок ему выделили в отдаленном и безлюдном месте. Построить дом для Юсупа в этот период, после всех унижений, через которые пришлось пройти в лагерях, с их общей на всех жизнью, после отнятых, вместе с родиной — домом, семьей, свободой, значило обрести нормальную, человеческую жизнь.

«Ничего я не желал столь сильно, как построить дом, — вспоминал он. — Я строил его самозабвенно, один, без чьей — либо помощи. Не было дня, чтобы я сидя позавтракал, все на ходу, на бегу. Я вставал на заре и позже всех ложился — я строил свой дом!»

Вместе со строительством дома он восстанавливал свое доброе имя, потоптанное достоинство, обретал смысл для новой жизни.

Где дом, там и семья. Юсуп женился, вскоре у него родился ребенок. Но ощущение подлинного счастья к нему вернулось только тогда, когда, наконец, у него, как и у всех ингушей, истосковавшихся по Родине, появилась возможность возвращения на землю отцов. К этому времени Юсуп является членом профсоюза той самой Карагандинской электростанции, куда его в свое время даже не хотели брать на работу. Услышав, что ингушская республика будет вновь воссоздаваться, он пишет в оргкомитет по созданию республики письмо, в котором говорит о необходимости воссоздания республики в пределах ее прежних границ и никак иначе. В противном случае, предупреждал он, это станет камнем преткновения, причиной для бесконечного раздора, если хоть один ингушский район отойдет под чью-то юрисдикцию.

В конце своей повести «Голос из ада» Юсуп Чахкиев пишет о моменте своего возвращения домой: «Мне пришлось продать свой построенный с таким трудом дом по низкой цене, но это не вызывало у меня никакого сожаления. Мысль вернуться домой не давала покоя. Я вспомнил слова своего отца: «Бог даст, мы переживем это горе и вернемся домой». Мой отец был не единственный, кто так думал.

Яндиев Магомед и Саламов Халим разъезжали вместе по разным местам, выдавая разрешение отъезда на родину. Я взял у них такое разрешение прямо на дороге, когда они проезжали мимо моего дома.

Невозможно передать мое состояние, когда я получил свободу вернуться домой после всего, что мне пришлось вынести и пережить. Дорога на родину казалась очень долгой, время как будто остановилось. Я был в таком состоянии, что не мог уснуть всю дорогу. Так я опять оказался на той самой станции Грозного, откуда нас отправили в далекий Казахстан, погрузив как скот в товарные вагоны».

— Я приехал домой, успел застать выход второго номера газеты «Сердало», — продолжил Ю. Чахкиев, — после 13 лет молчания, устроился сюда на работу переводчиком. В этот период редактором «Сердало» работал Джабраил Хаматханов, ответственным секретарем — Хамзат Осмиев.

Более 10 лет Юсуп проработал в газете и в качестве зав. отдела писем, зав. отдела культуры. Переводом устроился в Управление по охране государственных и военных тайн в печати, откуда ушел на пенсию.

— Начиная с 1957 года, времени восстановления республики по сегодняшний день, — говорил он, — я не перестаю писать. Написано и опубликовано много стихов, рассказов, очерков, статей. Есть и неопубликованные. Работая в редакции, переводил стихи поэтов Северного Кавказа и других народов, рассказы советских и иностранных писателей. Занимался переводом песен известных композиторов. О пережитом я пишу в повести «Голос из ада», она уже опубликована. Продолжаю писать стихи, рассказы, очерки, есть новые задумки, планы. Хочу, если бог даст время и силы, написать драму о Сталине, роман о прошлом веке — особом веке в истории человечества, когда появилось электричество, машинное производство, атомная энергия.

В своем стихотворении и статье о третьем тысячелетии я выражаю свои пожелания потомкам будущего. Я желаю всем братства народов, исчезновения из человеческого языка слова — война...

Юсуп Чахкиев, которого отличала обостренная чуткость к человеку, к повседневным делам и заботам сограждан, болезненно переживал последствия войны в Чечне. На своем вековом почти рубеже снова лишившийся дома, он больше беспокоился о других, оказавшихся в таком же положении, понимая, что война не несет с собой ничего хорошего. «Война — самая опасная болезнь, которая может поразить общество, — говорил он, — она не существует одна, с нею вместе идет потеря дорогих людей, болезни...»

Предметом его переживаний был и ингушский язык, его судьба.

«Я говорю и пишу на ингушском языке 80 лет, начиная со школы», — говорил Юсуп Чахкиев, сожалея, что богатые пласты его знаний остаются невостребованными в среде тех, кто создает учебники. Он искренне полагал, что разработка грамматики ингушского языка и создание учебников требуют основательного знания ингушского языка.

Юсуп Чахкиев был человеком разносторонних интересов, беседы с ним всегда несли в себе много познавательного, поучительного. В свои, на момент моего с ним общения — 92 года, он продолжал строить планы, говорить о будущем, искренне полагал, что «очень многое на этой земле еще предстоит сделать».

Мне остается только пожелать каждому из нас хотя бы приблизиться к такому пониманию жизни, любви к людям, которыми обладал этот удивительный человек.

Альбика Газгириева, член Союза журналистов России, заслуженный работник культуры Республики Ингушетия